«Парижская почта»: Женщины в Париже

В своей новой заметке Константин Сутягин — о «мужском» и «женском» путях в искусстве.

Текст: Константин Сутягин.
В качестве иллюстраций использованы репродукции работ Светланы Сутягиной.

Часть I. Сальвадор Дали. Взгляд с близкого расстояния.
Часть II. Неудобная жизнь в Париже.
Часть III. В саду Тюильри.
Часть IV. Ван Гог. Японские отражения.
Часть V. Жорж Руо в храме Сен-Севран.
Часть VI. Всюду жизнь.

***

Набережная Сен-Мишель.

Критик Лев Пирогов очень хорошо подметил про работы моей жены то, что они именно женские. Не в смысле: слабенькие (жена у меня о-го-го!) — а что в них нет такой претензии, как в мужских работах. Женщине ведь не нужно ничего доказывать, самоутверждаться — за нее это должен муж делать. Поэтому она свободней, может заниматься только творчеством, в чистом виде, творчеством как таковым. Ей не нужно думать — а как это встраивается в историю искусства, как это воспримут критики, ей даже не нужно думать, а продастся ли это? Пусть муж зарабатывает.

И в этом смысле женское искусство прекрасно.

...

К мужчинам в искусстве всегда больше вопросов — зачем, почему, как? Достаточно ли владеет ли он мастерством? Мужчине нужно продираться сквозь это, пытаться всё это свое мужское преодолеть: деньги, самоутверждение и т.д. — и тогда у него (редко) тоже что-то получается.

Россия шла в творчестве по женскому пути — эти именно качества и культивировались: необязательность, чистое искусство, беспомощность художника перед жизнью, порыв и вдохновенье. Хороший художник у нас — это всеми забытый и несчастный, непризнанный гений, которого всегда признают «когда-нибудь потом». А если признанный — то, значит, дурак, приспособленец, или «уже исписался».

Во Франции всё наоборот: художник должен пробиваться, как Растиньяк, идти вперед, зарабатывать — там мужская культура. Курбе, Моне, Пикассо — у них именно что не позорно зарабатывать много, а наоборот. Созидание, созидание и еще раз созидание.

От этого многие картины даже великих, даже великие картины чуть холодноваты — блестящие, гениальные (даже Матисс) — но нет задушевности, русской женственной интимности. Всегда чувствуется мундир, в котором пишет художник. Исключение — Сезанн (тот мог себе позволить, папа был банкиром), и еще несколько неудачников и горьких пьяниц, типа Мориса Утрилло.

Монмартр. Кафе.

Всё французское искусство, даже фривольничая, даже анфан террибль Анри де Монтерлан — всегда смотрит на себя в зеркало: все ли пуговицы застегнуты? Достаточно ли небрежно и изящно повязан шарф?

...

У нас любят поговорить про женскую долю — конечно, а как же? Очень тяжелая.

Разговаривал тут с одной француженкой, а она вдруг сказала такую вещь:

— Что вы, женщиной быть гораздо проще, чем мужчиной! Женщине вообще легче живется.

Сначала удивился, слушая такие невозможные для русского уха вещи, а потом вдруг вспомнил: так они же и обращаются при встрече не так, как мы!

Не: «Дамы и господа!», а наоборот: «Месье э дам!»

Даже не слышат этого своего жуткого антифеминизма-сексизма.