«Занимательное богословие». 4. Наши экскурсоводы

Мы продолжаем публикацию глав пока неизданной книги «Занимательное богословие» протоиерея Михаила Воробьева, преподавателя Саратовской православной духовной семинарии.

Сережа Сурков, действительно, готовился проводить экскурсию. Попросили его об этом студенты одного очень специфического вуза, который открылся почти одновременно с семинарией и находился рядом. Когда-то это учебное заведение именовалось Высшей партийной школой и предназначалось для подготовки функционеров КПСС. После того, как колосс на глиняных ногах развалился, высшую партшколу переименовали в Кадровый центр, а затем в Академию государственной службы. Учебные программы значительно изменились. В соответствии с духом времени появился спецкурс «Правовые аспекты взаимоотношений Церкви и государства», который пригласили читать нашего ректора. Мне достался предмет «Теория и история мировой культуры».

Затея с экскурсией по храму вытекала из этого курса. Прагматичные студенты Кадрового центра не очень высоко ставили предметы общего направления. Поэтому заинтересовать их церковным искусством было непросто. Мне показалось, что более убедительным и увлекательным для будущих государственных чиновников станет лекция или экскурсия, проведенная кем-то из их сверстников. А для наших семинаристов это было бы еще одно практическое занятие по церковному красноречию.

Сережа Сурков был очень ответственным человеком. Как-то меня попросили встретиться с учениками школы для слепых детей. Я пообещал, но случилось что-то непредвиденное, и прибыть школу к назначенному часу я никак не мог. Пришлось отправить туда двух семинаристов, одним из которых и был Сурков. Видимо, ребята провели неплохую беседу, так что их пригласили приходить еще. Постепенно они привязались к слепым детям настолько, что уже без напоминаний и особых приглашений в течение трех лет приходили к ним, чтобы рассказать о Евангелии, о русских святых, о сущности нашей церковной жизни.

Оставлять Сережу наедине со студентами Кадрового центра я все же не решился. Сбиться в общении с молодыми людьми, не отличавшимися особой застенчивостью, было очень легко. Поэтому, пройдя в алтарь собора, я внимательно следил за развитием диалога, чтобы при любом затруднении выйти и подхватить тему. Все-таки это были мои студенты…

Сергей довольно бойко рассказал об истории храма. История с посещением собора молодым царем Петром,  отколотившим палкой нетрезвых рабочих, спавших на лесах, в его изложении получилась очень живописно. Не менее увлекательно была рассказана история пугачевского бунта.

Когда группа подошла к иконостасу, я увидел среди студентов Кадрового центра Стаса. «Совопросник века сего» готовился атаковать семинариста каверзными вопросами.

- Скажите, пожалуйста, Сережа, - вкрадчиво начал он, - чем православная икона отличается   от языческого идола?

Я уже приготовился придти на помощь нашему экскурсоводу, однако Сурков нимало не растерялся:

- Видите ли, молодой человек, - он обращался к Стасу так, как будто видел его в первый раз в жизни, - вопрос ваш не нов. Сомнение в оправданности иконопочитания высказывались уже в глубокой древности, и в истории Византии, которая является родиной нашего церковного искусства, были длительные периоды, когда иконопочитание объявлялось идолопоклонством и иконы попросту уничтожались.

Смысл иконы лучше всего открывается в иконостасе, который является неотъемлемой принадлежностью любого православного храма. На первый взгляд может показаться, что иконостас разделяет духовенство, находящееся в алтаре и народ, стоящий в храме. Но это не так: иконостас не разделяет, объединяет. И не только молящихся со священником, а тех, кто находится в храме, с теми, кто изображен на иконах.

- Каким же образом это происходит? - заинтересовались студенты.

- А вот каким… Наше главное богослужение, которое завершается причащением, называется литургия. В переводе с греческого языка,  Литургия обозначает «общее дело». То есть в молитве, в Таинстве Пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы участвует вся Церковь. А Церковь включает в себя не только земную свою часть, то есть нас, грешных, но и небесную. В Литургии реально участвуют не только собравшиеся в храме верующие, но и Сам Господь, и Богородица, и Николай Чудотворец, и все святые….

Мы своими грешными очами не можем увидеть их непосредственно, а вот иконы на иконостасе открывают или, говоря торжественно, являют их присутствие.

Иконостас в целом и отдельная икона есть граница между миром видимым и миром невидимым, и осуществляется эта алтарная преграда, делается доступной сознанию сплотившимся рядом святых, окружающих Престол Божий. Иконостас есть явление святых и ангелов и, прежде всего, Богоматери и Самого Христа во плоти – свидетелей, возвещающих о том, что по ту сторону плоти. 

Вещественный иконостас открывает молящемуся в храме человеку Небесную Церковь, участвующую в совершении Евхаристии. Это – символ, необходимый грешному человеку для того, чтобы увидеть то, что закрывает от него его грех. При этом «вещественный иконостас не заменяет собой иконостаса живых свидетелей и ставится не вместо них, а лишь как указание на них, чтобы сосредоточить молящихся вниманием на них... храм без вещественного иконостаса отделен от алтаря глухой стеной; иконостас же пробивает в ней окна, и тогда через их стекла мы видим, или, по крайней мере, можем видеть происходящее за ними – живых свидетелей Божиих. Уничтожить иконы – это значит замуровать эти окна

 Владимирская икона Божией Матери.

Преподобный Андрей Рублев

- Но почему же эти окна, какие-то, как бы это получше сказать... специфические? Почему в них так непросто заглянуть? Почему так трудно понять принципы иконописи? Вот нам показывали на занятиях слайды с русскими и византийскими иконами, а в первом семестре мы изучали западноевропейское искусство. Так почему Ботичелли или Рафаэль понятны, а Феофан Грек или даже Андрей Рублев не так наглядны?

Сурков задумался. Я уже решился обнаружить свое присутствие, но на помощь неожиданно пришел Орленко, перебиравший книги на клиросе. Его монументальная фигура, облачена в подрясник, с которым он никогда не расставался, произвела впечатление уже одним своим появлением. Кажется, его приняли за священника….

- А потому что западноевропейское церковное искусство – это только «проповедь в красках» или, как говорили в Средневековье, «Библия для неграмотных». А проповедь всегда должна быть предельно ясной, наглядной, простой… Существует даже понятие: риторическое упрощение. А византийская или русская икона и вообще икона православная – это символ. Вы знаете, что такое символ?

- Ну, знак какой-нибудь, указатель…

- Не совсем так. Изначальное значение греческого слова символ – соединение. Символ это не просто знак или образ, символ соединяет две реальности разного рода. В случае иконы – соединяет небесное и земное, Бог и человека. А из этого следует, что символ должен быть узнаваем в той реальности, где находится человек, и одновременно иметь некоторое сродство с той высшей реальностью, которую он представляет. Отсюда и вытекают все особенности православного иконописания, например, обратная перспектива. Когда мы молимся перед иконой, не только мы смотрим на святого, но и он смотрит на нас. И это не иллюзия, это реальность нашего церковного сознания.

- Чтобы восхититься красотой Мадонны Боттичелли, не нужно особого труда, - собрался с мыслями Сережа Сурков, - эта красота очень наглядна. Но она далеко не все открывает из реальности Царства Небесного. А вот молитва перед иконой – это всегда труд и этот труд всегда вознаграждается ощущением единства с тем, кто изображен на иконе, уверенностью в том, что твоя молитва услышана.

- То есть, чтобы понять красоту иконы, необходимо научиться молиться? - начали догадываться экскурсанты.

 Мадонна с Младенцем. Сандро Боттичелли 

 

- Именно так. Нужно почувствовать реальность молитвы. Понять, что молитва – это не просто психологическое состояние, не только благочестивое размышление, а самая реальная связь с Богом или Его святыми. Поэтому наше православное богослужение насквозь символично. Каждая его часть, каждая подробность - не только изображение, но и символ.

Студенты задумались. В тишине полупустого храма раздались отчетливые всхлипывания, и через минуту Орленко держал за руку безутешно плакавшего ребенка лет четырех.

- Ты с кем пришел? 

- С бабушкой, - ответствовало плачущее дитя, - она за свечкой пошла, а я потерялся…

Между тем, у свечного ящика никого не было, да и в самом храме никакой бабушки не просматривалось.

- Что же делать? - недоумевал сердобольный Орленко. - А кто твоя бабушка, как ее зовут?

- Бабушка, - канючил ребенок. - Так и зовут - бабушка…

- Ну а имя ее ты знаешь? Как она себя называет? – допытывался Алексей.

- Великая грешница, - с сокрушением произнес ребенок и пуще заплакал. - Моя бабушка великая грешница… 

К счастью, «великая грешница» уже искала потерявшегося внука. Она обхватила его руками, быстро вытерла ребенку мокрое лицо и с благодарностью обратилась к обнаружившему пропажу семинаристу. Чувствовалось, что длинноволосый Орленко в подряснике вызывает у нее большее доверие, нежели субтильный Сурков, облаченный в пиджак.

- Батюшка, - спросила она, - вот дочка у меня болеет. Ты мне скажи, что мне лучше заказать за здравие: молебен или обедню?  

- Конечно, обедню, - решительно ответил Алексей, - правда я не батюшка, а только семинарист, но вам любой батюшка скажет, что обедня лучше...

Дама отошла к свечному ящику, а к Орленко немедленно привязался Стас.

- Леша, почему обедня лучше молебна?..

- Понимаешь, обедня или Литургия начинается с проскомидии. На проскомидии священник приготавливает Агнца, который в ходе богослужения пресуществится в Тело Христово. Кроме этого он читает записки, которые тоже называются «обедня» за здравие или за упокой и, произнося имена, вынимает частицы из маленьких просфор. Эти частицы кладутся на дискос прядом с Агнцем – его потом на великий вход вынесет диакон. А в конце службы, после причащения, когда в чаше находится уже не вино, а Кровь Христова, священник высыпает частицы в Чашу и произносит молитву: «Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде Честною твоею Кровию, молитвами святых Твоих».  Душа человека, за которого заказали обедню, омывается Кровью Христовой. Выше этого поминовения ничего нет.

- А зачем же еще заказывать молебен?

- Ну, молебен – это частное прошение о какой-нибудь конкретной нужде. А обедня – это всеобщая молитва Церкви, в которой участвуют все святые, а душа человека омывается Христовой Кровью.

- А это что тоже символ? Ты, вот, все про символы в богослужении говорил…

- Нет, Святые Дары – это не символ… В этом вся вера Церкви – это самые реальные Тело и Кровь Христовы, которыми мы причащаемся. Но преподаются они под видом хлеба и вина, потому что грешный человек просто не выдержат их настоящего вида. И Евхаристия – Таинство Причащения – это самое древнее и самое главное Таинство Православной Церкви. Форма его, конечно, со временем менялась. Сначала, в апостольский век Евхаристия совершалась на так называемых агапах, братских трапезах любви. Потом появилась наша литургия, которая тоже имеет свою долгую историю…

- Батюшка! - на Алексея Орленко, едва успевшего спуститься с клироса, решительно надвигалась новая беда,. – Батюшка, разрешите мои сомнения, я – великая грешница…

- Нет, нет, я – не батюшка, - испугавшийся неминуемой исповеди Орленко отступал назад. Но отступать было некуда. Искавшая утешения прихожанка, которую вернее всего можно было бы описать словами Достоевского «женщина, похожая на даму», буквально прижала его к иконе Троицы, отделявшей клирос от храма.

Пришлось отправляться на помощь и обнаружить свое присутствие в храме.

- Вот вам батюшка! Вот – он, он – батюшка, - обрадовался Орленко, как только я показался из алтаря. С ловкостью, на которую неожиданно оказываются способными только очень толстые люди, он вывернулся из-под руки наступавшей женщины. И уже от дверей, до которых докатился с неподобающей для храма быстротой, тараторил:

- Прекрасный батюшка, самый лучший батюшка, всем батюшкам батюшка, ну просто лучше не бывает... 

«Смейся., смейся, - думал я, глядя вслед растворившейся улыбке Орленко, - на экзамене у меня посмеешься!» Как Гоголь. Точнее как пророк Иеремия, «горьким словом своим посмеешься»…

Однако похожая на даму великая грешница требовала внимания.

- Ах, я вчера недостойно причастилась… Батюшка, какой грех! Я неделю говела, я вычитала все правило, я накануне была на вечерней службе. Я даже с сестрой мужа примирилась, - и все насмарку.

- Отчего же вы решили, что причастились недостойно? - осторожно поинтересовался я, опасаясь вызвать новый поток не знающего никакой меры покаянного чувства.

- Я причастилась, я была так рада, я летела домой как на крыльях, мне хотелось всем дарить розы, - в голосе собеседницы снова послышались рыдания.

- Ну и почему же вы считаете, что причастились недостойно? Такое радостное чувство, а вы плачете?

- Ах, батюшка! А ночью мне приснился сон, будто бы выходит из алтаря наш настоятель, ну, он еще ректор в семинарии, отец Николай, и вместо проповеди поет частушки!

- Ну, мало ли что приснится, ну не переживайте, вы утомились: вот и приснилась какая-то чепуха, - я старался успокоить даму, размышляя однако о том, какие частушки мог бы петь наш ректор.

- Ах, нет, это не чепуха. Это великий грех. Вы знаете, все прихожане стояли и аплодировали… 

- Забудьте, забудьте, это же сон. Грех можно совершить только сознательно, а это только сон, вымысел…

- Нет, нет!  Это такой тяжкий грех: священник поет частушки, а ему аплодируют…

- Ну хорошо, пусть грех. Но ведь это же не ваш грех, ведь это не вы пели  частушки и хлопали в ладоши!

- Батюшка! Но ведь и я тоже аплодировала! Правда, очень тихонько, вот так…

Дама показала, как сдержано она аплодировала во сне частушкам отца ректора и залилась самыми настоящими слезами…

Тяжелый случай, размышлял я, что же делать? Прочитать разрешительную молитву и сказать, что грех прощен? Но в этом есть какая-то нечестность и неуважение к Таинству Исповеди. Послать ее рассказать всю эту историю самому отцу Николаю? Но ректор уехал в Москву, а за неделю эта дама с ума сойдет и сведет с ума все саратовское духовенство… Будем действовать мерами строгости!

- В какой день вы видели этот сон?

- Да не в день, а ночью, вот сегодняшней ночью и видела.

- Ну вот, знаете пословицу: праздничный сон до обеда? А сегодня праздник! Значит, до обеда был грех, а после обеда уже нет никакого греха.

- Нет греха? -  дама будто бы даже огорчилась, - правда нет греха? Я ведь не как все, я очень сдержанно аплодировала… А какой сегодня праздник?

- Преподобных жен Минодоры, Митродоры и Нимфодоры, - я показал даме строчку в календаре. - Большой праздник!

Читайте также начало книги:

По следам Перельмана, или «Занимательное богословие»

«Занимательное богословие». 1. Почему я лучше всех?

«Занимательное богословие». 2. О соборности, авторитете и блудобесной американской резине.

«Занимательное богословие». 3. Безобидно ли язычество?

Следите за обновлениями сайта в нашем Telegram-канале