Когда уйдём со школьного двора

Кадр из фильма «Чучело» 1983 г. Реж. Ролан Быков

Прежде  казалось, что вся эта банальщина вызывает оскомину только потому, что мне, как журналисту, доводится слышать слишком много официальных и ничего не значащих речей. Но в этом году мы с приятельницами случайно разговорились на тему нелюбви к 1 сентября, и кое-что встало на свои места.

Одна из моих подруг неожиданно призналась: несмотря на то, что она любила учиться и с удовольствием вспоминает учителей, школу ненавидит всей душой. Потому что ей довелось учиться с, как она выражается, «толпой моральных уродов», и быть той девочкой-чучелом из фильма Ролана Быкова.

Но мне хочется попросить тех мам, чьи дети сейчас ходят в школу. Берегите их от жестокости, бестактности и пошлости. Интересуйтесь их жизнью и будьте всегда на их стороне. Звание учителя — священно, вот только носят его обычные люди, со своими недостатками и несовершенствами. А значит, человек, получивший возможность глубочайшего влияния на вашего ребёнка, не является по умолчанию ни благородным, ни любящим, ни даже знающим свое дело. Это теорема, которую следует доказывать ежедневно.

«Меня некому было защитить, кроме родителей. Но "стукачество" — это ведь ещё больший повод для насмешек и травли, поэтому я молчала. Молчала май — последний месяц учебного года, надеялась, что за лето забудут и отстанут. Месяца два молчала в новом учебном году — не забыли. Потом каждое возвращение из школы сопровождалось моей истерикой на час-два — я просто приходила, валилась на кровать и выла-орала-рыдала в подушку. Но тоже не говорила, что происходит. А потом, в день фотосъёмки, заказанной мамой (она старалась запечатлеть детей руками профи-фотографов при любой возможности), мне на выходе из школы засветили прямиком в глаз снежком из поздно выпавшего в тот год первого снега вперемешку с песком и землёй, я пришла с заплывшим глазом — и мама выпытала всё. Я её попросила не вмешиваться. Родители подождали новогодних каникул в той же надежде, что дети забудут за две недели, но всё повторилось снова и они пошли общаться с классным руководителем и одноклассниками», — вспоминает она.

Спустя несколько лет, когда бывшее «чучело» превратилось если не в прекрасного лебедя, то по крайней мере во вполне интересную птицу, один из зачинщиков начал регулярно ходить к ней за тетрадками и книгами, принося в благодарность то коробку конфет, то ещё какой-нибудь приятный пустячок. Она не сразу поняла, что происходит — только когда он начал ходить уже с цветами. А поняв, поразилась — как можно было вот так просто забыть о том, что совсем недавно унижал и преследовал.

«Для них это были шутки, ничего серьёзного. Они так и говорили, кстати, когда их по очередь вызывали то к завучу, то к директору, то приглашали родителей в школу — что. Ни мои одноклассники, ни даже я на тот момент не знали, что мой седьмой класс ляжет глубокой рытвиной в моей психике — большая часть моих комплексов растут оттуда», — говорит моя приятельница.

Горькая история. Гнусная. И — к сожалению, довольно типичная. В нашей женской компании почти у каждой нашлось что сказать по этой теме. Например, ещё одну нашу подругу травили по инициативе классной руководительницы. Было всё — и двухнедельные бойкоты, и слухи, распущенные по всей школе и много чего ещё. Полегче стало лишь классе в девятом, когда она подросла и научилась отвечать, да и одноклассники поумнели, так что у учительницы стало поменьше «гиенышей».

Кадр из фильма «Кэрри» 1976 г. Реж. Брайан Де Пальма

Что-то похожее довелось пережить и мне. Только в начальных классах. Из-за нескольких тяжёлых акклиматизаций у меня в детстве были проблемы со здоровьем, и, чтобы развлекать себя в долгие недели, когда приходилось оставаться в постели, я уже в четыре года научилась читать. А к первому классу довольно бегло излагала свои мысли на бумаге — пусть и печатными буквами. Так что в школе мне было скучно, я отвлекалась сама и, неизбежно, отвлекала других.

К несчастью, моя первая учительница была, как я теперь понимаю, не очень умной и совершенно бестактной. Так что инициатором моей травли была именно она. Меня «прорабатывали» за малейший проступок на октябрятских, а затем и пионерских собраниях (кто-нибудь непременно старался раньше меня повстречаться с моей матерью, чтобы «настучать» ей), любимицы-отличницы из ближнего круга учительницы устраивали за мной слежку, а прозвища в духе «премудрый пескарь» и «профессор кислых щей» из уст педагога были чем-то совершенно обыденным.

Нет, я не была единственным изгоем в классе. Ещё была вечно ссутуленная и старавшаяся казаться незаметной девочка, которая была — о ужас! — еврейкой. Я помню, как она практически сползла под парту и оттуда подняла руку так, будто ждала, что её ударят. Это произошло, когда наша учительница заполняла в журнале страницы со сведениями об учениках и родителях и выясняла национальности своих учеников. Тогда я тоже подняла руку — вместе с этой девочкой. И была немедленно высмеяна. Помнится, именно в тот день я задала родителям вопрос о собственной национальности, поскольку в нашей интернациональной семье не принято было делить людей по этому признаку, и мне ничего подобного не приходило в голову.

Ещё был мальчик, который считался в нашем классе двоечником и отпетым хулиганом. Дежурные, по утрам проверявшие чистоту рук, ушей и опрятность формы, чаще всего делали замечания именно ему, а он огрызался и устраивал новые выходки. Как я теперь понимаю, наш одноклассник рос в не совсем благополучной семье. И его вызывающее поведение и невнимательность к урокам были всего-навсего отражением внутренней неустроенности, а не ленью, дурным характером или чем-то ещё.

В средних, а затем и старших классах у нас сменилось несколько классных руководительниц. И каждая сетовала — что же за класс ей достался, недружный и безынициативный. Некоторые пытались сблизиться с нами, сломать границы между сложившимися группками и компаниями, наладить человеческие отношения и задавались вопросом — почему ничего не получается. Что ж, Галина Бембеевна, кажется, теперь у меня есть для вас ответ.

Недавно я узнала, что та наша первая учительница заболела раком. И мне, конечно, жаль, как было бы жаль любого человека с серьёзными проблемами со здоровьем. Но не испытываю и ничего похожего на бесконечные штампы о благоговейной памяти, которую мы вроде как должны пронести сквозь годы и признательности за то, что она вывела на дорогу жизни.

Конечно, я давно не обижаюсь ни на неё, ни на одноклассников. С тех пор мне довелось пережить множество испытаний, научивших и снисходительности, и цинизму, и милосердию одновременно. Вот ведь, никогда не знаешь, за что придется благодарить журналистский опыт и непростую жизнь. Но это, возможно, исключение. Ведь моим приятельницам, например, до сих пор больно. И они не отказались бы — доведись случай — отомстить своим обидчикам.

Как бы ни банально это звучало, школа — первый коллектив, где мы пробуем себя, обкатываем те или иные модели поведения, примеряем роли и ярлыки. Дети не умеют скрывать ни привязанности, ни жестокости, а потому всё — выпукло. И иногда очень больно.

Я не знаю, почему моя мама не забрала меня из этого класса. Почему не замечала переживаемой мной трагедии. Почему на мои детские жалобы отмахивалась — решай свои проблемы сама! Почему предпочитала верить не мне, а моим обидчикам. Теперь, пожалуй, и нет смысла выяснять.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

Впервые опубликовано 9 сентября 2014 года