Февральская революция: хаос с невидимым стержнем
 |
Всякая революция неизбежно далеко-далеко превосходит границы, мыслимые начинателями. У неё — своя инерция разгонного качения, и она никогда не ограничивается первоначальными задачами.
Александр Солженицын
Императорская Россия вступила в войну летом 1914 г. как союзница Великобритании и Франции против Германии и Австро-Венгрии. Первая мировая обернулась катастрофой и для державы, и для династии Романовых. К марту 1917 г., потеряв миллионы убитыми, страна дрогнула. В Петрограде народ устраивал голодные бунты, студенты присоединялись к бастующим рабочим, а вызванные для наведения порядка войска сами поднимали мятеж.
Природа бескровной (23-27 февраля 1917)
«На революционную агитацию десятилетиями смотрело правительство Николая II как на неизбежно текущее, необоримое, да уже и привычное, зло. Никогда в эти десятилетия правительство не задалось создать свою противоположную агитацию в народе, разъяснение и внедрение сильных мыслей в защиту строя».
«Правда: и революционеры были готовы к этой удивительной революции не намного больше правительства. Десятилетиями наши революционные партии готовили только революцию и революцию. Но, сильно раздробленные после неудач 1906 года, затем сбитые восстановлением российской жизни при Столыпине, затем взлётом патриотизма в 1914 году, — они к 1917 оказались ни в чём не готовы и почти не сыграли роли даже в подготовке революционного настроения (только будоражили забастовки) — это всё сделали не социалистические лозунги, а Государственная Дума, это её речи перевозбудили общество и подготовили к революции».
«Чего нельзя было даже пропискнуть в России до Семнадцатого года — теперь мы можем прохрипеть устало: что российское правительство почти не боролось за своё существование против подрывных действий».
«Революция — это хаос с невидимым стержнем. Она может победить и никем не управляемая».
«Ни один человек из свиты, из Двора, из правительства, из Сената, из столбовых князей и жалованных графов, и никто из их золотых сынков, — не появился оказать личное сопротивление, не рискнул своею жизнью. Вся царская администрация и весь высший слой аристократии в февральские дни сдавались как кролики — и этим-то и была вздута ложная картина единого революционного восторга России».
«До нынешних лет в русской эмиграции сохранена и даже развита легитимистская аргументация, что наш благочестивый император в те дни был обставлен ничтожными людьми и изменниками. Да, так. Но: и не его ли это главная вина? <…> За крушение корабля — кто отвечает больше капитана?»
 |
«Российское правительство в феврале Семнадцатого не проявило силы ни на тонкий детский мускул, оно вело себя слабее мыши. Февральская революция была проиграна со стороны власти ещё до начала самой революции. Тут была и ушибленность Пятым годом, несчастным 9-м января. Государь никогда не мог себе простить того злосчастного кровопролития. Больше всего теперь он опасался применить военную силу против своего народа прежде и больше нужды».
«Все предварительные распоряжения столичным начальникам и все решения самих этих дней выводились Государем из отменного чувства миролюбия, очень славного для христианина, но пагубного для правителя великой державы».
Крушенье в три дня (28 февраля — 2 марта 1917)
«Кто же мог ожидать, кто же бы взялся предсказать, что самая мощная империя мира рухнет с такой непостижимой быстротой? Что трёхсотлетняя династия, пятисотлетняя монархия даже не сделает малейшей попытки к сопротивлению? Такого прорицателя не было ни одного. Ни один революционер, никто из врагов, взрывавших бомбы или только извергавших сатиры, никогда не осмеливались такого предположить. Столетиями стоять скалой — и рухнуть в три дня?»
«Может быть все предшествующие цари романовской династии были нравственно ниже Николая II, — и конечно Пётр, топтавший народную душу, и себялюбивая Екатерина, — но им отпустилось за то, что они умели собою представить необъятную силу России. А кроткий, чистый, почти безупречный Николай II, пожалуй, более всего напоминая Фёдора Иоанновича, — не прощён тем более, чем, не по месту, не по времени, был он кротче и миролюбивей».
«Николай II не имел таланта угадывать верных, держать их и сам быть им последовательно верным. Потому и пришлось ему написать — "кругом измена, и трусость, и обман", что он органически не видел верных и храбрых, не умел их позвать».
«Когда речь идёт о России, могли б и смолкнуть семейные чувства».
«Ему была вверена эта страна — наследием, традицией и Богом — и уже поэтому он отвечает за происшедшую революцию больше всех. <…> Он предпочёл — сам устраниться от бремени. Слабый царь, он предал нас. Всех нас — на всё последующее».
«Если надо выбрать в русской истории роковую ночь, если была такая одна, сгустившая в несколько ночных часов всю судьбу страны, сразу несколько революций, — то это была ночь с 1 на 2 марта 1917 года <…> В ночь с 1 на 2 марта Петроград проиграл саму Россию — и больше чем на семьдесят лет».
Подготовил Михаил Ерёмин
