«Хорошие люди»: подмосковная деревня глазами городского писателя

Капитальный

Ну вот что в тебе такое, дядя Боря Капитальный? В чём секрет твоей удали? Почему от мысли о тебе радостно на душе? Веселится душа моя, вспоминая тебя, Капитальный. Был ты ключом к моей деревне.

Потому именно ты, что жила в тебе яростная русская смесь широты и хитрости, хватки и разгильдяйства, пьянства и жизненной выправки. И того бесшабашного, абсурдного веселья, в котором порой только и может устоять на земле русский человек. В том веселье самое смешное для тебя — ты сам! И расходятся тучи, и разводят руками народы. От такого вот русского смеха.

Капитальный наружностью и правда походил на заржавевший инструмент. На напильник он был похож. Длинный, худой, в выгоревшей полосатой рубахе, распахнутой на седой груди с большущим татуированным якорем. Дальше тянулась вверх кадыкастая шея, остроконечная голова с орлиным носом и острым, иссиня-выбритым подбородком. Синева подбородка тоже казалась татуированной. Татуировок на Капитальном было много. А поперёк всего этого сияла его улыбка — тонкий разрез-полумесяц вечно ухмылявшегося рта, блестевшего вперемежку серебряными и золотыми зубами. И хитрый прищур глаз из-под фуражки, плотно натянутой на огуречную голову. 

Я не помню Капитального без улыбки. Капитальный был навсегда загорелый человек. Красным загаром. И было в его загаре, да и во всей его повадке навеки заржавевшее мальчишество. Неотмываемое, въевшееся.

***

Приезжает автолавка. Народ стекается очередь занимать, отовариваться. И я, конечно, иду, куда же без этого? Автолавка — это событие.

Подхожу. А от толпы отделяется долговязая фигура, дядя Боря Капитальный. Ко мне направляется. Идёт уже неровно, мотыляется слегка, успел принять, значит. Головой крутит, наводя резкость, а улыбка — уже готова, тут она, во всё лицо. Ещё на подходе протягивает он вперёд руку для рукопожатия. Рукава у него всегда подвёрнуты, рука худая и кряжистая. С этими скрюченными рабочими пальцами похожа она на крепкий гаечный ключ.

Так как его мотает, то и рука плавает в пространстве по ходу движения. Рукопожатие приближается, но главное теперь — самой попасть ладонью в эту его ладонь. Он-то может и промахнуться.

В момент совпавшего рукопожатия Капитальный уж совсем расцветает улыбкой и, хитро сощурясь, спрашивает:

— Ну что, старуха, капитально?

И сам же, оглядев меня, подтверждает:

— Капитально!

Да, Капитальный — не фамилия. Это прозвище, данное дяде Боре по его присказке.

Слово это шло у него в ход в любой ситуации!

Весёлое, смеющееся «капитально!» — когда удача.

Заботливое «капитально?» — «как дела?». Сомневающееся «капитально?» — поддав ногой только что накачанное колесо. Горькое «капитально…» — глядя на завалившийся забор. И про себя напившегося, оценивая градус: «капитально…».

Жил Капитальный, вы не поверите… богаче всех в деревне.

У него, у единственного, был каменный дом. Причём с табличкой: «Дом образцового содержания». И веточка там ещё была, из лавровых  листиков.

Всё у дяди Бори было капитально. При доме стоял каменный же гараж, с ямой. А в гараже «Жигули» новенькие. И огород был — загляденье. И мальвы с гладиолусами сортовыми — выше головы! Всё хозяйство окружал справный забор, за которым бегала единственная в деревне породистая собака колли. Как он успевал пить и хозяйничать?

Сам Капитальный всю жизнь шоферил. А вот жена его была ударница труда, суровая тётя Маруся, деревенская староста с лошадиным лицом. Долговязая, сварливая, сердючая, деревню она держала крепко. Всё чин по чину и сурово. Боялся её Капитальный сильно. За глаза звал не иначе как Гестапо. И при виде жены выпрямлял спину, кончал балагурить. Но краем рта, в стороночку всё равно ухмылялся и глазами помигивал народу, мол, «ладно-ладно, знаем…». 

Похоже, что Маруся мужа поколачивала. Один только раз видала я его храбрым перед Марусей. Тогда уж он и впрямь капитально напился

и деньги, видать, потерял. Стоял он перед ней посреди улицы, по карманам шарил, покачиваясь. А Маруся грудь выпятила, руки в крутые бока упёрла.

— Ищи давай. Они у тебя, лешего, были. Точно были.

А Боря рылся, рылся… Потом вывернул карманы, потянул их в стороны и, вот так растопырясь, пошёл мимо жены, припевая:

— Были, ой были, да мы всё пропи-или…

Маруся тогда до того удивилась, что так и осталась стоять посреди улицы, глядя ему вслед, обомлев. Интересно, что дяде Боре потом за это было?

Казалось, что только на Марусиной хватке их хозяйство и держится. Но нет, Капитальный и сам был не промах, шебутной мужик, как говорится.

Вечно он обделывал всякие капитальные затеи. Решили в совхозе асфальт от станции к деревне проложить. Должна была контора какая-то всё это 

обустраивать, так дядя Боря со всеми договорился, весь подряд на деревню стянул. Сам, конечно, асфальт возил, прорабствовал там, но и деревенским подзаработать дал. Мало того, асфальту приворовал, так что можно было и на сторону продать.

Да тут его широта помешала: бабы заныли, что им бы — дорожки от калиток к избам заасфальтировать, а Капитальный возьми и согласись! Ругалась тогда Маруся по-страшному! Боря, потупясь, оправдывался:

— Они ж, заразы, так ныли… Да что уж теперь, не отковыривать же тот асфальт, в самом деле? А? Я его капитально уложил…

Вот и с гаражом их каменным лихая затея была, Борина. Как только стали у дачников машины появляться, сообразил он, что тут «капитальные доходы» намечаются. Отстроил гараж, да с ямой, сына на автомастера учиться определил. Глядишь, а там уж дело пошло: весь народ у Капитальных чинится, прибыток регулярный. Только приходилось

сыну ухо востро держать: чуть отвернёшься, а батя уж деталь из гаража тащит: «Другу сердечному не могу отказать, грех не помочь».

Сын-то построже был, в Марусю пошёл характером.

Очень интересно было само появление Капитального в деревне. Знаменательное было явление. Он ведь не из местных, пришлый он.

А случилось это, когда война закончилась Отечественная. Шли тогда с запада, от границы, войска наши. По домам возвращались. Один из путей как раз через нашу деревню и проходил. Тянулись один за другим полки, топали по летним дорогам счастливые пыльные солдаты. И обозы тянулись, с возами, запряжёнными лошадьми, гружённые немецким трофейным имуществом. Богатые бывали обозы. Вот на таком возу, верхом на трофейном добре, и появился в деревне Капитальный. Служил он всю войну шофёром, рисковый был, из окружений, сквозь бомбёжки возить брался. За то и орденов полную грудь получил. Но к концу войны шибануло его миной, захромал, машину пришлось оставить. Подсуетился он, устроился к генералу какому-то денщиком. Тот его взял «за расторопность». «Я и хромой поспевал-оборачивался!» — ухмыляясь, хвастался дядя Боря. С тем самым генералом он до Берлина дошёл. Там и набрал добра трофейного. Говорят, шикарный у него был воз. Я уж потом, на стене в их доме, часы трофейные видала. Большие, строгие, они висели там и тикали тихо и чётко, как-то не по-русски… Красив был Капитальный в молодости, говорят. Чубастый, весёлый, на язык острый! Приглянулся он Марусе. Да и воз тот ей, видать, пришёлся. С приданым жених! Она, думается, уже тогда предприимчивая была девица. Короче, захомутала она Борю. Так и осел он у нас.

А с того воза они, видать, пораспродали богатство. Вот с него-то дом и отстроили. Только поговаривали, что имущества трофейного — не один воз был, а два. Да один воз Боря по пути разбазарил. Про то рассказывал его сослуживец Славка, тоже обженившийся в нашей деревне. Въедливая Маруся тот, второй, воз ему порой зло припоминала. А он хихикал: — И на что тебе, краса, было б этих два воза? Иногда Капитальный говорил стихами, «складно», как он сам называл такие моменты. Однажды, девятого мая, неожиданно завернул дядя Боря ко мне в избу. Заскочив в калитку, он всё беспокойно оглядывался, пряча что-то под ват ником. — Слухай, пока моя Гестапо не видит, айда по рюмахе опрокинем, за Победу? Даже в избе он всё сторонился от окон, «шухерился» своей Гестапо. Достал из-под ватника пол-литру. Я покорно подала рюмки, закуску достала. Дяде Боре не пилось в одиночку, и это стоило уважить. Организованно выпив три рюмки, Капитальный расчувствовался, развспоминался… И вдруг, криво ухмыльнувшись, подмигнул мне и, наклонившись к самому моему носу, с заговорщическим видом зашептал: — А я, слышь, воз-то тот, второй, знашь кому раздал? Я же немцам его и раздал! — Как немцам?

— А вот так! — Он заржал, хлопнул себя по колену. — Как двинулись мы на возвратный курс, так я и увидал… Эка капитально мы их расколошматили-то! У них нищета была — похлеще нашей, вот уж где нищета… Он замер с открытым ртом, вспоминая… Потом опрокинул в него рюмку, крякнул, залыбился снова. — Ну я и того… — он отмахнул рукой, — то одному что с возу спущу, то другому. Баб особливо жалко бывало. Всё дочиста и спустил с того воза. Потом уж тормознул, да… Потом уж тока консервами какими делился. Ну а чё?! С богатых собрал, бедным ро здал. Так что всё — капитально! Так же быстро, как налетел, Капитальный и отчалил: — Всё, побёг я. А то сама знаешь! Моя-то, — он потряс в воздухе кулаком и залихватски гаркнул: — Ух какая! Я всучила ему бутылку. И Капитальный, запахнувшись ватником, рысцой поспешил к следующим собеседникам. Он никогда не ходил шагом. Он спешил всегда. Только по трезвому делу это был сосредоточенно-радостный бег, а по пьяному — эдакая пугливая рысца от дома к дому, в надежде улизнуть от жены. Редко, но бывало и так, что болтало его вдоль и поперёк деревенской улицы в таком виде, когда никакое гестапо не страшит уже. А однажды видала я его совсем уж никакого. Лежал он под собственным забором, на травке спал.

Чуток до дома не дотянул. А мимо мальчик маленький как раз шёл. Остановился тот мальчик, поглядел удивлённо. Капитальный, почуяв зрителя, шелохнулся, поправил неверной рукой фуражку, глянул из-под неё на ребёнка. А тот и говорит: — Вы что, дяденька, напи лись? Дядя Боря серьёзно так себя оглядел и уверенно головой замотал: — Не-е, парень. Мы не напились. Мы — наелись! И засмеялся. Даже тут Капитальный себе не изменил.